Картина мира – это совокупность знаний о мире (о природе, обществе, человеке) в отличие от мировоззрения – совокупности взглядов на мир. Человек всегда стремился сделать понятным окружающий его мир, осмыслить свое место в нем, т. е. осуществить потребность в создании картины мира. Каждая из картин мира, возникающих в общественном сознании, включает в себя несколько устойчивых компонентов. У каждой картины есть ее смысловой центр, вокруг которого располагаются все компоненты, составляющие целостный образ вселенной. В центре обыденной картины мира стоит человек – субъект действия, социального поведения. Повседневность – это мир, где он – главная фигура. Научная картина мира, напротив, строится вокруг объектов, не зависящих от человеческой субъективности, свободные от влияния наших желаний и особенностей восприятия. Наука хочет видеть мир таким, каков он есть, потому ее ядро – обесчеловеченная реальность.
В то же время бывают ситуации, когда тот факт, что какой-то ход действий противоречит воле Бога, может быть изучен независимо, как если бы это было проще и раньше, чем делать это неправильно; Человек все еще удивляется: что в этом плохого, но он уже знает, что Бог не позволяет. В таких случаях несовместимость с волей Бога, например, раскрытая в Писании или проявленная через совесть, может служить критерием морального зла.
Таким образом, прежде всего возникают две идеи, согласно которой моральное зло деяний, запрещенных Богом, будет понято само собой. Согласно одному морально неправильному, по определению, то, что запрещено Богом, согласно второму божественному запрету, будет моральным критерием зла.
Обыденная картина действительности представляет мир как единый и единственный. Он единственный, потому что никакие другие миры не интересуют человека, занятого обыденными делами.
Нередко человеку бывает невозможно отвлечься от повседневности, перенести свое внимание на «высокие материи», поинтересоваться, существует ли еще что-нибудь. Чрезмерная концентрированность на практическом достижении повседневных целей сужает картину мира до того жизненного пласта, где сосредоточены наши основные цели и задачи, лишает возможности выйти к другим возможным мирам.
Давайте сначала рассмотрим первую из этих теорий. Против возможности такого понимания термина «морально зло» обвинение часто было частным случаем возражений, которое г-н Мур назвал аргументом «открытого вопроса». И что бы это было – кто-то мог спросить – может ли Бог заставить меня плохо обращаться с человеком, спросить ее мучения только за пытки? Или даже это станет морально хорошим? В конце концов, просто думая о чем-то подобном, все вращается вокруг нас и бушует. Супернатуралист, который взаимозаменяемо говорит о «злом» и «запрещенном Богом» деяниями, он может ответить: Давайте оставим спекуляции, «что, если».
Человек является естественным центром для повседневного видения реальности, поэтому человеческая жизнь выступает здесь как безосновная и беспредпосылочная данность, как факт, который есть. То же самое относится к человечеству как целому. Вопрос о его происхождении не ставится.
Высшие цели и ценности, существующие в рамках повседневной картины мира, диктуются конкретным обществом и конкретной культурой.
На самом деле, у меня нет причин предполагать, что какой-то способ поведения, при мысли о том, что «все бушевает внутри нас», согласуется или несовместимо с волей Бога. Если такая копия точна, неверно, что «плохое» не может означать, что «грешное», то есть запрещено Богом. Даже кажется, что не только может, но иногда это действительно означает, очевидно – только для теистов. Однако это последнее возражение само по себе является основанием рассматривать такое теистическое понимание этических терминов как непреднамеренное или нежелательное, хотя и не невозможное.
Огромное практическое значение науки в XX в. сделало ее той областью знания, к которой массовое сознание испытывает глубокое уважение и пиетет. Слово науки весомо, и оттого рисуемая ею картина мира часто принимается за точную фотографию реальной действительности, за изображение Вселенной такой, какова она есть на самом деле, независимо от нас. Однако за привычным, коренящимся еще в эпохе Просвещения доверием к выводам науки часто забывается, что наука – развивающаяся и подвижная система знания.
Термины, понятые в этом смысле, не подходят для этического дискурса, в котором участвуют верующие и неверующие. И, конечно, не тогда, когда речь идет о том, оправдывает ли теист нормы или моральные суждения, такие как те, которые атеист не будет использовать. Сама формулировка этого вопроса предполагает, что рассмотренные оценки и нормы для обеих сторон, если не равны, то, по крайней мере, один и тот же смысл.
Кажется более перспективным теистическое понятие морального зла, согласно которому божественный запрет будет составлять его критерий. Тестист может получить: если Бог говорит нам делать одно и не допускает другого, тогда у него должна быть цель; Бог ничего не делает без права. Эта цель божественных заповедей и запретов должна быть хорошей – учитывая божественную доброту, возможно, наше собственное благо. Человек может, по общему признанию, думать, что религиозные заповеди связывают его, а не служат ему или кому-либо другому.
Научная картина мира, возникшая из учений Р. Декарта и И. Ньютона , отбросила один очень важный момент, присутствовавший как у одного, так и у другого: фигуру Бога. Рационально-механистический образ мира, сформировавшийся в трудах последователей, демонстрирует мир как единый и единственный: мир твердой материи, подчиненный жестким законам.
Но много кажется человеку! Бог лучше знает, что хорошо для нас. Поэтому, если это не позволяет нам что-то делать, тогда очевидно, что это плохо для нас. Только не то, что мы хотели получить. Мы должны были обосновать тезис о том, что вещи, запрещенные Богом, всегда являются этически неправильными. Мы только доказали, что для нас это плохие вещи. Однако это разница. «Плохо для нас» не обязательно этически плохо. Субъект божественных запретов – это не события, а зависимости от нас самих. И поведение, однако, может быть плохо для нас – будь то для нас самих или для нас, людей – и не обязательно плохо этично.
Полагая человека случайностью, механистическая наука не интересуется его судьбой, его целями и ценностями, которые выглядят мгновенной вспышкой сознания в грандиозной, но бессмысленной Вселенной.
Религиозная картина мира делает главным предметом своего внимания соотношение повседневной эмпирии и потустороннего. Она не существует как целостная система знаний, потому что основана на знании-вере. Земное и небесное, сфера человеческого и сфера Божественного – вот что является смыслом религиозных размышлений. Постороннее и трансцендентное всегда сложно и противоречиво связаны, но религиозное, богословское сознание стремится показать эту связь как понятную человеческому уму, однако подразумевая интуитивное постижение.
Невозможно увидеть яды и даже почувствовать это затруднительно, и ребенок понятия не имеет о химии. Игра вокруг самого завода не является ошибкой. И все же у меня есть причины запретить ее ребенку. По аналогии, можно было бы подумать, что подобным же образом у Бога есть причины запретить нам определенные вещи, в которых нет ничего этически неправильного. Поэтому не все, что запрещено Богом, должно быть этически неправильно сразу.
Таким образом, можно видеть, что несовместимость с волей Бога не может быть просто моральным критерием для теиста, так же как и не его сущность определения. Однако нельзя ли тезис о том, что, нарушив божественный запрет, это неправильно, не может быть оправдано иначе? Конечно, есть возможности. Давайте попробуем сделать их осведомленными, все еще придерживающимися примера ребенка и отца.
Главная тема философии – соотношение человека и мира, взятое во всех ракурсах: онтологическом, теоретико-познавательном, ценностном, деятельностном. Именно поэтому философские картины мира множественны и не похожи одна на другую. Их всегда объединяют между собой интеллектуальность рассмотрения и вечное сомнение в собственных утверждениях, постоянная критичность. Это резко отличает философское представление о мире от обыденных или религиозных взглядов и роднит философию с наукой.
Можно сказать, что он совершает небольшой грех, даже если его легко простить. Ребенок не делает плохо, потому что сам делает это плохо. Его проступок заключается в том, что он нарушает свой запрет на отцовство. Однако, действительно ли ребенок должен соблюдать родительские запреты, и если да, то почему? Вопрос важен, потому что если нет, а семейная жизнь должна основываться на так называемом партнерских отношений, обязанность соблюдать заповеди Божье как этический долг, который становится сомнительным.
Отношения между человеком и Богом должны быть только аналогичны тому, что происходит между отцом и ребенком, но если последнее не связано с какой-либо обязанностью, по крайней мере, когда дело доходит до исполнения заповедей отца, то подобная обязанность в случае божественных команд теряет свою интуицию субстрат. Если такая основа для нашей нравственной интуиции не будет искать в некоторых более архаичных отношениях, например, мастер и раб. Похоже, что обязанность ребенка выполнять указания отца может быть оправдана двумя способами: в рационалистическом или более авторитарном духе.
Философские картины мира весьма многообразны, однако все они строятся вокруг отношений «мир – человек» или «человек – мир». В этом различии присутствуют две ведущие линии в философском знании, которые можно условно назвать объективистской и субъективистской.
Объективистские концепции независимо от того, являются ли они материалистическими или идеалистическими, отдают приоритет миру, полагая, что он так или иначе объективен.
Ребенок, который слушает отца, потому что он так думает, является послушным ребенком. Но послушался его собственной причины, чем отцу. Это также произвело на нас комическое впечатление: «старый крошечный», мы бы сказали. Есть еще одно обстоятельство. Ребенок, который слушает запрет своего отца, потому что он понимает, что он, вероятно, сделает это навсегда, автоматически не выполняет свой этический долг. Если этический долг человека состоит в том, чтобы делать то, что лежит в его собственных интересах.
Для моего уха это добавляет комедию этой концепции. Вопрос: должен ли ребенок слушать их причину или родителей? Нормальный рационализм по отношению к детям, делая их немного «старыми крошечными», не очевиден. У ребенка мало смысла – кто-то мог сказать; на данный момент, он должен быть послушным родителям, и прежде чем они поймут, что они собой представляют. Если после небольшого путешествия и созревшего он обнаруживает, что они не так хороши и мудры, он имеет право повиноваться им. Но поскольку принцип разума может отменить принцип послушания или что он должен заменить его временем, он не следует, что он должен предшествовать ему.
Субъективизм в противоположность объективизму мир, общий для всех живущих субъектов, заменяет на множество миров. Я – сам себе вселенная, я вижу действительность исключительно со своей точки зрения, пребывания в своих ситуациях. Вся иная действительность преломляется через мое уникальное субъективное «я», потому очень трудно выявить что-либо объективное.
Подобную этику власти можно признать, когда речь идет о правильном отношении человека к Богу. По отношению к Богу – нужно сказать – человек до детства до конца, и у него никогда не было достаточных оснований для самостоятельности. Никогда не бывает оснований сомневаться в Божьей мудрости или Его отеческой доброте. Поэтому руководящим принципом поведения человека к Богу должен быть принцип послушания. И даже когда он руководствуется принципом разума, он также прав, потому что Бог это говорит. Будьте одной из вещей, которые мудрый отец хочет научить ребенка, – заставить его действовать умным.
Огромная разница между объективностью и субъективностью как раз и составляет основу философского поиска. Важнейшей философской проблемой в этом случае является вопрос: что в мире – от нас и что – от самого мира? Что от субъективности и что от объективности? Что от человека зависит и что не зависит?
Современные религии не отрицают достижений естествознания; теорий, связанных со строением материи и практического применения науки. Но они всегда подчеркивают, что дело науки – изучать только физический мир, только сферу потустороннего. Дальше простирается область религии и, быть может, философии.
Тот факт, что отец смеется над глупыми людьми, является одной из причин не быть глупым. Нормальный ребенок следует за отцом. Принцип подражания связан с принципом послушания. И один, и другой предшествует принципу разума. И нет ничего плохого в том, что предшествует. Напротив, это правильный порядок – не только во времени, но и в порядке норм.
В этом суть теистической этики власти. Он обожает первенство принципа повиновения Богу. Конечно, этот принцип также может быть оправдан в некотором роде. Например, можно сказать: Человек должен повиноваться Богу, потому что Бог лучше знает, что хорошо для нас. Чтобы оправдать принцип послушания Богу таким образом, нужно указать причину – разумную причину – для которой человек должен признать этот принцип правильным. Однако нет порочного круга или крипто-рационализма. Высшей нормой этики божественной власти является то, что люди должны подчиняться принципу послушания Богу.
Центральный пункт любой религиозной картины мира – образ Бога или богов, представление о том, что же являет собой высшая истинная реальность.
Бог представляет собой высшую власть над земным миром, однако в разных религиях эта власть может быть как безграничной, так и ограниченной.
Пространство в религиях удвоено: это пространство обычного эмпирического мира, где живем мы с вами, и пространство запредельное: небо и адские слои. Содержание религиозных концепций мира составляет основу обыденного мировоззрения. Знания о сверхъестественном недоказуемы и неопровержимы.
Он не говорит, что они должны подчиняться ей, разумно признавая ее правоту. Кажется, что этика божественной власти – именно та форма этической этики, в которой религиозные последствия могут привести к этическим последствиям самым убедительным образом. Следует понимать, что принципиально принципиально – например, во имя автономии человека – отказаться от этики божественной, как и во всей власти. Однако стоит отметить, что эта позиция не является нормативно-нейтральной метаэтической концепцией. Это само по себе фундаментальное этическое урегулирование.
Религиозная, философская и научная картины мира
Интеллектуальная составляющая любого мировоззрения – миропонимание – иначе называется картиной мира. Содержание этого мировоззренческого компонента определяется в зависимости от того, говорим мы о теоретическом уровне функционирования мировоззрения или о жизненно-практическом. Обыденная картина мира, или миропонимание в его жизненно-практическом модусе, базируется на повседневных знаниях эмпирического толка, складывается стихийно и к объективной реальности может иметь весьма отдаленное отношение. Миропонимание на теоретическом уровне, или теоретическая картина мира, представлено научными, философскими, религиозными идеями. Именно о них сейчас пойдет речь.
Рассмотрим, в свою очередь, короткое второе условие, которое – при условии легитимности истин веры – должно быть выполнено, чтобы оправдать нормы этики с помощью религиозных аргументов. Верны ли истины, которые служили бы нам для этой цели, со своей стороны, не на основе этических норм? Натуралист может обвинить представителя супранатурализма: вы хотели бы высказать моральную ценность какого-либо способа справиться с его богословской квалификацией: факт, что поведение является неправильным, потому что это поведение несовместимо с волей Бога.
Религиозная картина мира
В своем генезисе и развитии философия тесно связана с религией. Слово “религия” восходит к латинскому существительному religio, означающему “благочестие”, “святость”, и глаголу religare – “связывать”, “соединять”. Оба смысла сохраняются в современном представлении о религии и религиозности. Религия определяется как внутренне интегрированная система верований, чувств и действий, направленных на установление отношений со сверхъестественным.
Но ваше оправдание протекает в совершенно неправильном направлении, потому что первый из них не легче узнать из другого. Более того: если вы не знаете, плохо ли какое-либо поведение, вы не будете знать, является ли это грехом. Вы можете найти место в Священном Писании, в котором эта процедура кажется стигматизированной или запрещенной, но как вы можете быть уверены, что понимаете этот запрет вполне правильно? Что это не следует понимать в нелиберальном смысле, с некоторыми исключениями и оговорками и т.д.
В Библии есть простой «не убивать», между тем, иногда самые религиозные люди убивали, например, на войне или в порядке самообороны, и не думали, что они действуют вопреки религии. Даже те, кто верят в раскрытые истины, как-то их лечат, а их интерпретация зависит от взглядов, которые они узнают из других мест.
И философия, и религия возникают из мифа и являются системами развернутых ответов на мировоззренческие вопросы. И та, и другая обсуждают проблемы устройства мироздания, природы и сущности человека, его места в мире. Однако между ними существует принципиальное различие в способах интерпретации этих проблем.
Философия использует средства разума, опирается на объективные знания и формулирует свои выводы в рациональной форме.
Религия же постигает свой предмет совершенно иначе. В религиозном мировоззрении акцент делается на веру, а не на доказательство и аргументацию. Результаты религиозного размышления формулируются в конкретных, наглядно-чувственных образах. Религия предлагает человеку верить, переживать и сопереживать, а не размышлять и делать выводы. Кроме того, религия предлагает готовые ответы на мировоззренческие вопросы, тогда как в философии ни один вывод не предопределен. Религиозная доктрина не предполагает какой-либо критики или трансформации фундаментальных положений, а в философии критичность является необходимым условием движения мысли. Религия предлагает человеку абсолютные идеалы, нормы и ценности, во всяком случае, она называет их таковыми. Философия же никогда не дает гарантий, что очередной ответ является окончательным. Философия вообще не дает никаких гарантий, освобождая человека даже от иллюзии их возможности. Религиозные идеи всегда сопровождаются конкретными действиями: обрядами и ритуалами, и этим религия также отличается от философии, не предполагающей никаких ритуальных действий.
Еще один вопрос, который требует обсуждения в связи с темой соотношения философии и религии, – это вопрос о вере. Вера – особый феномен сознания, неустранимый из контекста духовной культуры и личной жизни человека. Веру не следует отождествлять только с ее религиозной формой. В русском языке существует слово “доверие”, которое как раз и фиксирует внерелигиозный аспект веры. Доверие к себе (вера в собственные силы), доверие к другому, доверие к авторитетам, субъективная убежденность в чем-либо – именно эти феномены формируют вектор человеческой жизни, и этот вектор не обязательно должен быть направлен на сверхъестественное.
Познание в науке и философии невозможно без веры. Так, любая научная или философская теория базируется на некоторых предпосылках, которые принимаются без доказательств, т.е. на веру. В науке эти положения формулируются явно; в философии, как говорилось выше, они могут некоторое время оставаться неявными. Средневековый философ Аврелий Августин, уловив эту особенность человеческого познания, предложил следующую формулу, выражающую суть любой познавательной установки: “Верую, чтобы понимать” (см. 2.2). Конечно, он имел в виду религиозную веру, однако предложенный им принцип описывает и ситуацию рационального, внерелигиозного познания.
На неустранимость веры из философии обращали внимание многие мыслители. В частности, немецкий философ К. Ясперс говорит о феномене философской веры, без которой невозможно познание трансцендентного (см. 2.7). Если религия объявляет веру откровением, порождая нетерпимость, фанатизм, ненависть и, в конце концов, войны, то философская вера носит принципиально иной характер. Философская вера не является откровенной, она существует в союзе со знанием, представляя собой особый акт воли. Философская вера не может стать догмой, поскольку является осознанием бытия и его истоков, стремится понять самое себя. Именно философская вера, по мысли К. Ясперса, может объединить человечество.
Русский философ Лев Исаакович Шестов построил развернутую систему, центральной категорией которой выступила категория веры. Основной пафос философствования Л. И. Шестова направлен против авторитарной мудрости предшествующих веков. Силу протестовать против авторитетов, в том числе и философских, дает вера: вера в собственную свободу, в безграничные возможности индивидуального разума и силу индивидуальной воли. Оказываясь в ситуации абсурда, ведущего за пределы добра и зла, человек пробуждается к вере. Несмотря на то, что Л. И. Шестов в своем творчестве широко использует библейские сюжеты, говорит он не только о религиозной вере. Русский философ имеет в виду как раз ту всепроникающую способность сознания, которая определяет человеческую деятельность в любых сферах, позволяет добиться успеха, обрести свободу и, в конце концов, сформировать собственную судьбу (см. 2.6).
Помимо мировоззренческого характера, философию и религию роднит еще одна черта. Несмотря на апелляцию к эмоционально-чувственной стороне человеческой природы, любая развитая религиозная система содержит в себе отпечаток выраженной системности, т.е. так же как и философия, носит характер умопостигаемой мировоззренческой доктрины. Религия, будучи одним из вариантов ответа на мировоззренческие вопросы, представляет собственную версию картины мира.
Принципиальная особенность религиозного миропонимания – удвоение мира. В религиозном сознании действительность существует в двух плоскостях: профанной и сакральной, или естественной и сверхъестественной. Сверхъестественное, сакральное, – первично, оно определяет жизнь людей в обыденном мире; естественное, профанное, – вторично. Современная религиозная картина мира пытается ассимилировать последние данные науки о строении Вселенной, сущности жизни, возможностях человеческой психики. Однако религиозный ответ на мировоззренческие вопросы предполагает принципиальную неспособность человека переступить черту, разделяющую сакральное и профанное. Единственным способом объединения верующего с божественным миром является культ: обряды, ритуалы, молитвы, в некоторых случаях – медитация; а местом, где происходит пересечение священного и обыденного, выступает храм.
В зависимости от типа религии (монотеизм, политеизм), а также вариантов внутри одного типа (монотеистического – христианство, ислам, иудаизм; политеистического – буддизм, греческий и римский политеизм), задаются разные картины мира. Однако это разнообразие касается деталей. Суть же религиозного миропонимания неизменна. Центр религиозной картины мира – Бог или множество богов. Бог непознаваем, поскольку является существом, чьи качества превосходят возможности человеческого восприятия и понимания. Обыденное религиозное сознание, как правило, конкретизирует образ божественного существа, придавая ему антропоморфные, личностные характеристики. В монотеистических религиях власть Бога безгранична, Бог творит мир и управляет им в соответствии со своим замыслом. Понятно, что в религиозной интерпретации божественный замысел превышает возможности человеческого разумения. Впрочем, религиозный взгляд на мир не предполагает рационального понимания и объяснения, а также непротиворечивости. Религиозная картина мира – объект веры, а не система координат для дальнейшего движения мысли.
Представления о пространстве и времени в религии также принципиально двойственны: существует пространство и время профанного, эмпирического мира и мира сакрального. Причем в божественном мире время трансформируется в вечность, а пространство распадается на различные уровни: небо (рай) и подземное царство (ад) с целым сонмом существ, их населяющих. Небесное и подземное царства в свою очередь подразделяются на подуровни, выстраиваясь в сложные иерархии.
Если в представлении о сакральном времени различные религии сходятся (время божества – это вечность), то в понимании времени обыденного мира предлагаются разные варианты. Христианское время растянуто в линию: от сотворения мира через грехопадение первых людей до второго пришествия Бога и Страшного суда. Начало и конец земного времени смыкаются с божественным, а все, что происходит внутри исторической линии, предопределено замыслом Бога и развивается в соответствии с Его волей. В греческом политеизме или в буддизме предлагается циклическая концепция времени. Вселенная возникает из хаоса, развивается, а затем погибает, чтобы родиться вновь. Причина гибели, как правило, одна и та же: грехи человека, сумма которых превысила некий заданный уровень, удерживающий мир от гибели.
Религиозная картина мира предлагает человеку единственный приемлемый способ существования – спасение бессмертной души и преодоление собственной греховной природы. Правда, в буддизме, свободном от идеи вины и греха, смыслом существования признается освобождение от круга перерождений и растворение индивидуального “я” в высшем сознании. Однако это не меняет сути дела: религиозное устремление человека – это устремление к потустороннему, в каком бы виде это потустороннее ни представало. Руководством на пути являются вера и правильное поведение, с помощью которых достигается очищение от грехов в исламе или христианстве или освобождение от колеса перерождений (сансары) в буддизме.
Современная культура предлагает человеку множество вариантов религиозных ответов на мировоззренческие вопросы. Однако мировыми религиями признаются только три: христианство, ислам и буддизм. Версии мироздания, морально-этические нормы в них разнятся по содержанию, однако структура и смысл ответов один – устремленность к миру потустороннего, сверхъестественного и сведение смысла человеческого существования к поискам спасения.
